Авторское кино — отзывы — стр. 4

У фильма веселенькое начало - танцующие парочки, накатывающие друг на друга, вертящиеся, мельтещащие, растворяющиеся.. уже на этом этапе возникает безумие.
Оочень длинно. Мне удалось посмотреть только в три присеста. Впечатление и не негативное, и не позитивное - ни шатко,ни валко,в общем. Ну и как многие пишут,естественно,я ничего не поняла. Но пересматривать не стану, не возникло такого желания.
За многими ответами мы лезем в интернет. Обратилась к всемирной паутине и я. 10 подсказок Линча и пара отзывов других людей ситуацию прояснили не очень. Повторюсь, пересматривать совсем нет желания.
И вот моя версия:

Дальше...

С Ларсом фон Триером у меня сложились неоднозначные отношения: либо восторг, либо полнейшее недоумение. Я вообще не набожный человек, поэтому к его богохульству отношусь нейтрально. Даже забавно смотреть, как он троллит нежные чувства религиозных фанатиков. Мне нравится его склонность к эпатированию публики и натуралистичность в кадре. Но только если это оправдано смыслом, как в "Нимфоманке" или "Догвилле", например. Здесь же идиотство главной героини просто убивает. Как обычно, фильм Триера разделен на главы, что еще больше усиливает эффект сериальной мелодраматичности.

Начинается всё со свадьбы молодой невинной девушки Бесс и обычного работяги Иена. Уже тогда главная героиня со странным блеском в глазах показалась мне странной. А когда она начала молиться Богу и отвечать на свои молитвы от его лица, я уже понял, что речь идет о религиозном сумасшествии. Но истеричное поведение и нестабильное психическое состояние оправдали психологической травмой из-за гибели брата и огромной любовью к супругу. Бесс уверена, что это ее молитвами муж вернулся с производственной травмой домой. И она совершает нелепые поступки, которые якобы помогают поддерживать здоровье Иена.

Сюжет, конечно, оригинальный. Тут показали и невероятную силу любви, из-за которой главная героиня готова кинуться хоть в огонь, хоть в воду, и силу её мысли. Это выглядит сарказмом, но уверенность Бесс в положительном эффекте от своих чудачеств приносит всё-таки свои результаты. И тут вспоминается цитата из книги Эльчина Сафарли о том, что сумасшедшие - это люди, которые не смогли доказать реальность своих миров. Но мне не понравился сарказм на тему религии. Верить или не верить в Бога - это личный выбор каждого, но никак не повод для высмеивания. Хотя в современном мире мне тоже кажется странным, что женщина не имеет права говорить в церкви и что родная мать может закрыть дверь перед дочерью, потому что так сказал священник. В общем, своеобразный фильм, который оставил неприятное ощущение порочности всего мира.

ТТТ: Я плакалъ
Совет: Schleiden

Современный иранский авторский кинематограф — это кинематограф глубоко оппозиционный, существующий вопреки диктату аятолл и множественным запретам на творческую деятельность, в фактическом подполье у себя на Родине, тогда как вне Ирана принимаемый на ура на самых знаковых и престижных кинофестивалях Европы и США. Бесспорно, «новую иранскую волну» успешно выковали и Асгар Фархади, и Маржан Сатрапи, но более всего — Джафар Панахи, пострадавший за свою свободную кинематографическую деятельность сильнее всего. Что, впрочем, нисколько не ограничило его желание творить, размышлять и искать пути выхода из подчас безвыходных жизненных ситуаций и политических пунктуаций, не опускаясь при этом до сентиментализма, формализма, протоколизма или авторского эгоизма, выпячивающегося своеобычно над первичной идеей, пластичной мыслью. «Такси» Джафара Панахи чуть ли не тотально-молекулярном уровне соответствует всегдашним тенденциям Берлинале на социально-значимое и политически актуальное кино по обеим своим параметрам, будучи при этом и ярким воплощением чистого кинематографа как такового, универсального и структурно экспериментального, обращенного в свою очередь не только к иранскому обществу, но и ко всем и каждому, ибо проблемы, затронутые Панахи в «Такси» суть привычны вне всякой зависимости от того, где именно происходит действие ленты — подчеркнуто камерной, даже герметически удушающей, снятой украдкой, но в одночасье претендующей на полновесность авторского высказывания.

Фабула и интрига в «Такси» настолько вторичны, что лента не воспринимается как жанровый слепок вовсе, ибо ничего общего с жанровым кинематографом у фильма Панахи нет и в помине, и фильм находится вне рамок типического жанрового киновосприятия — хотя, конечно же, «Такси» можно определить, предельно условно и не более чем, как роуд-муви, эдакое дорожное кино, фильм-путешествие, но по сути Панахи предлагает зрителям не совершить вояж по весям столицы Ирана с позиции обыкновенного таксиста, но погрузиться в тягостный фильм-размышление, вырастающий из хронотопа большой тегеранской дороги, ведущей по существу в тупики. Панахи не столько играет, сколь по-настоящему живет, не притворяется, но претворяет на пленку свои чаяния и мысли о том, что же на самом деле происходит в современном иранском социуме, раздираемом внутренними противоречиями и религиозной целесообразностью, сковавшей все и всех в цепи, разорвать которые может или ветер перемен(превращающийся так или иначе в песчаную бурю очередной революции — но это уже пройденный этап), или кардинальная перестройка(что несколько маловероятно ввиду отсутствия политической воли к ослаблению диктата). То, что еще можно с большой натяжкой назвать сюжетом, просто и незатейливо, настолько незамысловато, что кажется «Такси» это и не художественный фильм, а документальный — таксист Джафар ездит по Тегерану в поисках пассажиров и, находя их, становится главным слушателем их историй, невольным участником их жизней. Но историй ли на самом деле? Герои приходят и уходят, возникает ощущение некоей разрозненности, несвязываемости между ними на первый взгляд. Но стоит внять, и откроется огромная панорама, тотальная всеохватность, и импровизация, неотрепетированная реальность перестанут восприниматься именно как постановка.

Собственно, «Такси» исповедует идею о том, что кинематограф это в первую очередь рассказывание историй, вовлечение в них самих зрителей, акт драматургического сопереживания и соучастия, но на поверку история каждого персонажа фильма — умирающего от ран мужчины, севшего в такси с женой, торговца дисками со своими специфическими взглядами на кино, пожилыми дамами, занятыми собственными мелкими заботами, племянницы и людей из миддл-класса, едущих в ресторан — становится историей самого Панахи. В каждом из героев живет воплощенный кинематограф, мечта о нем — несбыточная и неизбывная, но которую в принципе можно реализовать, рискнув всем ради идеи. Его исповедью, его философским и кинематографическим высказыванием, сделанным в форме эдакого триолизма — в пространство диалога между автором и героями умело втискивается третий — сам зритель, являющийся не наблюдателем, но соучастником выбранной режиссером свободной бессюжетной драматургии. Саму драму Панахи черпает из окружающей его жизни, снятой исподволь, шероховато, и в этой драме большой жизни вся суть фильма «Такси» — какой уж тут реализм, какие уж тут изощренные методы постановки, когда трагедия самого режиссера кроется в невозможности снимать. Впрочем, фильм не является нарочито тяжеловесным; его легкость и непринужденность резко контрастирует с той окружающей действительностью, которая царствует в Иране.

Панахи в своей главной ныне картине предпочел окончательно стереть тонкую грань между условностью кинематографической и обыденной реальностью, между витиеватым слогом, многозначительным глаголом чистого кино, в котором образ и метафоры важнее прозы, в документалистике всегда выдвигающейся на первый план, в авангард синематического пространства. И неискушенная проза оказалась гораздо более мощнее по своему воздействию, чем многофактурная поэзия, в которой Панахи до определенного времени был мастак. Для «Такси» идеально подходит формула одного из предыдущих творений Панахи — «Это не фильм». И «Такси» действительно видится не-фильмом, но сконцентрированной и до пределов препарированной реальностью, в которой Панахи аки Демиург дает возможность высказаться о наболевшем или просто волнующем, не ограничивая никого. Его такси — это его мир, его демократический микрокосм, существующий на птичьих правах в тоталитарном макрокосме.

Главной задачей кинематографа всегда было не столько препарирование бытующей реальности с последующим проецированием её на плёнку, сколь множественное продуцирование новых иллюзий, в которые по собственной воле оказывается вовлечённым и увлеченным сам зритель, становящийся жертвой обманов зрения, слуха, речи и осязания. Главной же задачей французской Новой Волны был тотальный отказ от привычного киноизьяснения, переизобретение заново не только кинематографических форм, но и всего содержания, переход кинематографа в иное, подчас радикальное и потустороннее бытование. И эти же цели, но только в космосе литературном преследовали французские неороманисты, главной задачей которых было сотворение чистой, беспримесной идеологически, литературы. В 1961 году чистое кино и чистая литература сошлись вместе в самом загадочном фильме ХХ века «В прошлом году в Мариенбаде».

Этот фильм, ставший плодом совместных усилий Алена Рене и Алена Роб-Грийе, в сущности своей является главной кинематографической иллюзией современности, играющей с пространством, временем и памятью без единого блефа, причём лишь этими темами картина едва ли ограничивается, хотя они и являются столпами творчества Рене. Построенный на исключительной образности, маниакальном эстетстве порой ради самого эстетства, фильм отвергает даже любые намеки на развитие сюжета, который не более чем формальность, ещё одна условность в потоке сотен иных условностей, наслаивающихся друг на друга, но без ломки насыщенного, совершенного кадра, порой рвущегося на алогизмы и абстракции. Замкнутый в неких сумеречных пределах отель, где обитают Мужчина, Женщина и ещё один Мужчина, уже является иллюзией, в которой нет правил геометрии. И такой же иллюзией являются наши герои, пытающиеся постичь того, что не было или было совсем не таким как кажется. Любовная интрига это не более чем виньетка в истории, очищенной от шелухи признаков реальности как таковой, реализма и лиризма. Важен не факт того, что было год назад в Мариенбаде, ведь по Грийе и сам Мариенбад не больше чем иллюзия, невоплощенный до поры до времени фантом, место силы, где суждено найти ответы на вопросы мироздания, обрести смысл жизни тем, кто был когда-то жив, влюблен и идеален. Состоящий из множества реальностей, существующих в меняющихся по ходу фильма декорациях, но в сопровождении неизменяемых диалогов героев, фильм Алена Рене будто стремится подвергнуть сомнение всю природу человека, разрушив перед ним стены между сознанием и подсознанием, жизнью и смертью, сном и явью, причём что есть первичным так и остаётся неразгаданным.

С другой же стороны фильм Алена Рене прочитывается как история одной блуждающей души в поисках новых воплощений. Мужчина — это Высший Разум, Господь Бог, если угодно, тогда как Женщина — это Сущность, Материя, им порождённая. Разум с тщетой пытается напомнить Сущности о её прошлых жизнях, прошлых встречах, прошлых реальностях. Разум первичен, Материя вторична. Разум всем управляет, Материя не способна совладать с Хаосом, она обречена на вечные скитания то в Аду, то в Чистилище, ибо Эдем ей недоступен. Ни земной, ни поднебесный. Сущность полна губительных сомнений, её искушает Третий, Дьявол, обитающий в этом отеле, этом преддверии конца всего сущего, где время размыто, где нет прошлого, настоящего и будущего. Нарратив ленты становится коматозным, Рене уже объясняется только образами, навеки забыв о существовании сюжета. В конце концов, все к чему ведёт и Рене, и Грийе это поиск Высшего Знания, Всеобъемлющего Единства, Абсолюта, открывающего ключи ко Вселенной, которая для развоплощенной в множестве своих жизней, но ничего не помнящей Материи пока что недоступна, как и Истина. Как и Жизнь, как и Смерть, которая, вполне возможно, является такой же иллюзией в иллюзии в иллюзии. Игрой Первого с Третьим, результат которой для Второй предрешен изначально, а потому скитания одинокой души, беспрестанные блуждания этой души просто бесконечны, ведь она забыла все, особенно самое себя. И был ли прошлый год, Мариенбад, сад во Фредериксбурге? Возможно, ничего не существует вовсе, а есть лишь Великая Пустота, маха-шуньята, которая и является всем истинным и неизбежным. Нашей настоящей реальностью.

Фильм очень сильный, актуальный, нравственный, задевает за живое. Понравилось абсолютно все: актеры, их игра, костюмы, съемка, саундтрек. Единственное, для меня этот фильм был ужаснее самых ужасных триллеров.
Девочка, шаг за шагом, опускается все ниже и ниже, не только в социальном статусе, но и в самоощущении. Шесть актов, шесть шагов, а дальше пропасть.
История этой девочки не нова, снова и снова в литературе или в кино нам рассказывают о растленных, потерявших честь. Но девочки, поколение за поколением, боятся оказаться в тени или на обочине, выбирают не тех, верят сказкам и своим мечтам.
На протяжении 1,5 часов я задавала один вопрос: "Зачем?", несмотря на то, что ответ мне известен, все равно не переставая твердила: "Зачем, зачем?". Для того, чтобы такие случаи оставались только на экране, нужно показывать девочкам в 14-15 лет такие фильмы, а так же родителям, чтоб не забывали о том, что детей забрасывать нельзя, как только ребенок теряет опору, он начинает искать ее в других местах. Создатели этого фильма точно передали эту идею (или я ее увидела), но так тонко, не опускаясь до вульгарного нравоучения или откровенной пошлятины, используя только крупные планы актрисы, но от этого еще горше. Хорошо бы побольше таких мастерских фильмов на экране и поменьше таких девочек в реальной жизни.

Attention! В отзыве присутствуют спойлеры.

После просмотра у меня сложилось ощущение, будто я чем-то обязана этому фильму. Как минимум — написать развёрнутый отзыв, в котором постараюсь объяснить, к каким мыслям он меня привёл.

Для начала — несколько аксиом, которые даёт нам фон Триер. Я не буду их как-либо рассматривать, просто примем, что они непреложны. У нас есть небольшая религиозная община, которая не любит присутствия посторонних на своей территории. Есть совет старейшин, состоящий исключительно из мужчин, который представляет в общине высшую власть с почти неограниченными полномочиями.
Есть главная героиня Бесс, крайне религиозная невинная девушка, которая говорит с Богом. Триер намеренно не даёт прямого ответа — происходит это по причинам сумасшествия или из-за реальности существования божественного, но расставляет по фильму несколько прямо противоположных подсказок (начиная от постановки героини на учёт в психдиспансере и намёков на её аутичность, до излечения Яна после "жертвоприношения" и небесных колоколов в конце), чтобы зритель выбрал вариант себе по душе. В зависимости от выбора на события картины можно будет взглянуть под разными углами, и это тонкий ход, Триер не прогадал. Перед нами предстает либо умалишенная девушка, живущая в своём вымышленном мире, принёсшая совершенно бессмысленную жертву, либо великомученица, которая отреклась от бренного мира и обменяла свою жизнь на жизнь своего мужа.

Вот тут и наступает катарсис, ибо вся шелуха, которой параллельно Триер пытался вызвать зрителя на эмоции: просьбы больного Яна, вызывающее поведение Бесс, изгнание Бесс из общины — отступает на задний план, как поблекшая картинная рама, открывая основную идею фильма — человека с "золотым сердцем", который ценит человечность. Фильм, в общем-то, не о жестокостях религии или драматичности психических заболеваний, не о проблемах современного общества, а о человеческих взаимоотношениях. Просто о двух людях, которые связаны обязательствами — неважно, перед кем.

Фон Триер, сукин ты сын — я тебя уважаю.